Фото автора

Сухой горячий воздух треплет в перелеске листву, начавшую желтеть не по времени рано. Повисла над проселочной дорогой желтым облаком пыль, поднятая прогромыхавшим по колдобинам грузовиком. Все живое попряталось кто куда, спасаясь от палящего зноя. Только монотонно скрипят кузнечики в высокой траве да носятся над обмелевшим прудком пучеглазые стрекозы.

В прохладе тенистой беседки мы убиваем время за игрой в карты и в неспешных разговорах. Курцхаары, два кобеля и сука, вальяжно распластавшись рядом на полу и щурясь от удовольствия, нежатся на сквознячке. Я время от времени отвлекаюсь от игры и поглядываю на часы. Их стрелки не спеша наматывают на циферблате круги, кажется, медленнее обычного. «Когда же, когда же наступит вечер?» — крутится в голове заевшей пластинкой, не дающий покоя вопрос…

Но вот уставшее светило покатилось под горку к лесу. Его жесткие, горячие лучи, обжигающие днем до красноты кожу, стали нежнее и мягче, позолотив предзакатным светом деревья, от которых по полю поползли длинные тени. День остывал, сменяясь вечером. Пора было собираться на охоту.

Отъехав на пару километров от деревни, мы зарядили ружья и, растянувшись цепью по заросшему бурьяном полю, пустили собак в поиск. Те весело сорвались в веселый галоп, азартно челноча в некоси.

Я забирал левее, к вьющемуся в овраге ручейку, разливающемуся местами в небольшие прудки, где могла дневать утка. У одного из таких водоемов, укрытых от посторонних глаз свисающими над водой ветвями сгорбившихся плакучих ив, легавая потянула к обрывистому берегу. Сняв с плеча двустволку, я поспешил за ней, надеясь, если выпадет случай, заполевать парочку крякв. Неожиданно в кронах ив раздалось громкое отрывистое хлопанье множества крыльев, так схожее с шумом, издаваемым нашими городскими сизарями. И через мгновение из-за деревьев вылетело штук семь диких голубей! Вяхири!

В спешке я мазанул с обоих стволов. Стайка испуганно шарахнулась и полетела над полем, быстро набирая высоту. Со стороны ребят раздались хлопки выстрелов, но выбить голубя никому не удалось, слишком высоко уже шла стая.

Первым добытым трофеем в тот вечер стал коростель. Кобель Димы, ухватившись на параллели за будоражащий запах дичи, с ходу стал. Оттопырив вверх кофейно-белую палку хвоста, вытянувшись в струну, он замер в напряженной стойке. В ней удивительно сочетались и сила и грация. Под крапчатой шкурой вздувались буграми литые мышцы, крепкие ноги, готовые к броску, будто вросли в землю, легкая дрожь била по поджарым бокам, а сосредоточенный взгляд сверлил что-то, скрытое среди травы.

Подоспевший хозяин скомандовал: «Вперед!» Быстрая, решительная подводка легавой, и из некоси, трепеща крылышками, поднялся дергач. С неловко свесившимися вниз длинными ножками он медленно потянул над травостоем. Отпустив немного бедолагу, Дима вскинулся и выстрелил.

Из стволов его «тозовки» вырвался сизый дымок, и коростель безвольным комком плюхнулся в заросли. Курцхаар быстро нашел и подал в руки Диме битую птицу. Торжествуя, охотник вытянул вверх руку с рыже-бурым коростелем, показывая нам добытого красавца. «С полем!» — крикнули удачливому охотнику мы с товарищем, которого тоже звали Дмитрий.

«Надо же, три Димы собрались на охоту. Наверняка это к удаче», — с улыбкой подумалось мне. «А я-то ведь иду аккурат меж двух Дим, надо мне желание поскорее загадать. Наверняка сбудется. Чтобы такое придумать? А, пускай Цунка найдет мне куропаток!»

И она действительно нашла… Не прошло и десяти минут, как легавая сбавила ход и, оборвав челнок, деловито пошла на ветер с высоко поднятым носом. Сначала в поведении собаки без труда читался интерес разобраться в палитре запахов вечернего поля, где был и цветущий кипрей, и терпкий аромат увядающих трав, пряной полыни и прелой соломы, тянувший с убранного по соседству поля. Но чем дальше она шла, пробираясь своим носом сквозь многообразие запахов к тому единственному, что там манил, тем сосредоточенно собраннее становились ее движения. И вот случилось: отсеяв лишнее, она нашла желанный волшебный дух запавшей куропачьей стаи. Легавая преобразилась: размеренный шаг сменился осторожной поступью, в глазах горела искорка охотничьего азарта. Держа на чутье ниточку запаха, она решительно потянула к жнивью. Не дойдя до скошенного метров пятнадцать, Цуна застыла в стойке, слегка дрожа, словно натянутая тетива.

Я отдал команду поднять птицу на крыло. Но легавая тужила, медленно продвигаясь вперед на полусогнутых лапах, словно пробиваясь через невидимую вязкую преграду — так сильно бил ее в ноздри запах испуганных, затаившихся поблизости птиц. Ступив на жнивье, она уже не шла, а стелилась по земле, словно кошка, скрадывающая мышь. Я медленно шел рядом, подбадривая курцхаара. Сердце мое бешено колотилось, ведь самая напряженная секунда охоты, когда легавая должна поднять дичь под выстрел, растянулась уже в добрые полминуты…

Вдруг, всего в нескольких шагах от нас, из стерни, по-воробьиному шумно поднялся табунок куропаток и рассыпался веером. В глазах зарябило от обилия птиц, и я несколько секунд стоял в растерянности, забыв о ружье. Когда же я спохватился и стал выцеливать стремительно удаляющиеся серые тугие шары с мелькающим веерами светлых подкрыльев, было уже слишком поздно. Птицы были за пределами уверенного выстрела. Я бессильно грохнул дуплетом, но вреда никакого им не причинил. От выстрела табунок распался на две группы. Одна, что поменьше, развернулась обратно к полю, удачно налетев на Диму. Герой сегодняшнего вечера снова не промахнулся, и на торока к коростелю отправилась пара увесистых куропачей.
Я не сводил глаз с другой стайки. Птицы миновали скошенное поле и, расставив крылья, стали снижаться к заросшему лопухами берегу ручья. Немного недотянув до него, они резко завернули вправо и спланировали в бурьян со светлой куртинкой ковыля, торчащей хохолком на возвышенности.

Место было приметное. Я подозвал товарищей. Взяв собак к ноге, мы зашли с подветренной стороны, обогнув по дуге притаившихся «кур» так, чтобы не спугнуть их ненароком раньше времени.

И вот мы на позиции. Охотники немного волнуются. Их азарт передается легавым, и те начинают поскуливать, просясь поскорее в поле. Проверив ружья, мы переглянулись. «Ну что, готовы?» «Да, спускаем собак!»

Какое же удовольствие смотреть, как три крапчатых курцхаара на легком пружинистом аллюре режут мускулистыми торпедами тел колышущееся на ветру море высоких трав, словно соревнуясь друг с другом. У всех энергичный, быстрый ход, ровный, плотный челнок. Любуясь работой наших питомцев, мы с нетерпением ждем момента, когда они причуят дичь. И вот Айс, что был ближе всех к островку ковыля, вдруг, словно споткнувшись, оборвал свой бег и тут же застыл в скульптурной стойке с высоко поднятой головой. Цуна, проносясь на параллели позади него, тоже влетела в невидимый поток запаха птицы, резко развернулась на ветер и, пройдя пару острожных шагов, стала. Вскоре к ним присоединился и Бард.

Мы дружно скомандовали: «Вперед!» Бурьян взорвался шумным взлетом серо-бурых птиц. На этот раз, совладав с волнением, я поймал на мушку ближайшую птицу и нажал на курок. Куропатка, роняя пух, перевернувшись в воздухе, упала в траву. Я перекинул стволы на другую цель, снова выстрелил, и вторая птица, настигнутая дробью, послушно сложила крылья и рухнула на жнивье. Рядом гремели выстрелы ребят, подбитые куропатки падали наземь, а из травы с тревожными криками поднимались новые птицы. В охватившем меня азарте я быстро перезарядился и, вскинувшись в поднявшуюся пару, удачно выбил еще одну курицу. Я собирался взять и вторую, но громкий крик: «Хватит!» одного из Дмитриев остановил охоту. Уцелевшие птицы низко тянули над полем в ту сторону, куда улетела первая стая.

Багряным цветом догорала на горизонте заря. Поля подернулись легкой дымкой тумана. Недолгая летняя ночь ложилась на землю. В густеющих сумерках вдали слышался скрипучий «гир-рик, гир-рик» собирающихся в стаю куропаток.

Мы договорились не трогать этот табунок до следующего охотничьего сезона и повернули к машинам. На следующий день мы отъехали подальше, за реку, и взяли новое поле. И удача, как и прежде, сопутствовала нам…